На ведущую актрису Театра имени Комиссаржевской Анну Вартанян в Санкт-Петербурге специально ходят зрители, поэтому, когда она выступает, все билеты проданы. Недавно она сыграла в фильме Веры Глаголевой «Две женщины», в тонком и пронзительном фильме.
– Что толкнуло тебя стать актрисой? Ты из театральной семьи?
– Мои родители врачи. Я очень благодарна им за то, что они не мешали мне и уважали мой выбор. Ведь главная причина возникает в тебе самом, все остальное складывается по внутреннему решению, которое происходит внутри тебя благодаря духовной работе. Само решение стать актрисой возникло в 5-м классе, на перемене. Потом вся моя жизнь была подчинена только этому. Стала заниматься музыкой, пантомимой, пошла в театральную студию, наконец, поступила в Саратовскую консерваторию. А уже на втором курсе у меня был показ в Драматическом театре имени Карла Маркса, и его главный режиссер Александр Дзекун принял меня в труппу. Мне было тогда двадцать лет, я только что вышла замуж, а на следующий день после свадьбы пошла репетировать.
В Саратове Дзекун создал потрясающий коллектив. Я застала последние пять лет его лебединой песни, пока его не выжили «друзья». Играла Нину Заречную в «Чайке», Томасину в «Аркадии», Елену в «Белой гвардии». Моим партнером по сцене был ведь Сергей Сосновский, ныне актер чеховского МХТ. И вдруг на взлете карьеры я ощутила потребность в переменах. Все бросила и поехала практически в никуда. Просто в Москву. Сын остался на время с мамой. Дзекун отпустил меня с печалью, хотя и он через год ушел из театра: «свита» свергла «короля». Так что жалеть, по сути, было не о чем. В Москве, у Львова-Анохина, я сыграла одну роль. Да и не до театра было: тогда я встретила своего второго мужа, Астраханцева, и любовь затмила даже театр. Два года я так жила, но потом поняла, что не могу без сына. И тут Андрея пригласили в Театр имени Комиссаржевской на роль, и мы уехали. Все было: рождение сына, развод, съемки в кино и творческий простой. В саратовской драме я была избалована вниманием режиссера, жила, как цветок в оранжерее, не зная, какая погода за окном.
– В целом можно утверждать, что тебя на всю жизнь зарядила классика. И в кино ты «засветилась» на хорошей литературе – у Сергея Соловьева снялась в «Анне Карениной», у Овчарова – в «Саде» по мотивам чеховской пьесы, наконец, у Веры Глаголевой – в «Двух женщинах» по тургеневскому «Месяцу в деревне».
– Кстати, недавно отмечали семилетний юбилей со дня выпуска «Сада». В «Астории» была встреча с Сергеем Михайловичем, посмотрели фильм. Я поняла, какая для меня это была школа – работа с Овчаровым. Он мне рассказывал, что увидел меня на экране краем глаза, даже без слов, и сказал, что хочет попробовать меня на роль Раневской. Конечно, был большой кастинг, но мне было очень важно получить эту роль, потому что знала, те задачи, которые он ставил перед артистами, для меня были почти невыполнимы.
– Овчарову интересен импровизирующий актер?
– Да, хотя перед съемками был месяц чистых репетиций, все монологи были выстроены. С ним открылась колоссальная скорость восприятия, он учил нас музыкально воспринимать происходящее. Я понимаю, что высказывание имеет мысль и подтекст. А у Овчарова в каждом слове – три подтекста! При этом надо удерживать перспективу, и вся эта многоуровневая программа закладывается тебе в голову. Без репетиций такой материал мы бы не освоили.
– А как нашла тебя Глаголева?
– После Овчарова это было просто. Она с ним часто встречается, и, конечно, видела фильм. На пробах у Веры я снова думала о той скорости мысли, которые требовались в работе с Овчаровым. Да мне и самой это крайне интересно. Чем круче повороты, чем больше я могу уплотнить мысль, тем актуальнее и выше актерский класс игры. У Глаголевой много общего с Овчаровым. Иногда требовалось сделать повторный дубль из-за технического несовершенства. Мы смотрели отснятые куски и даже не верили, что сумели так сыграть. Становилось страшно и казалось невозможно повторить такое, потому что это не я, а уже кто-то другой.
– И этого добивалась Глаголева?
– Да. Она, в хорошем смысле, – жесткий режиссер, с мужской логикой. Она всегда четко знает, чего хочет, ставит конкретные задачи и добивается их выполнения. Был момент очень сложной, ключевой сцены. Это самая большая по экранному времени и по смыслу сцена, когда моя героиня – Наталья Петровна встречается с Верочкой. Здесь прояснились все нюансы работы, и возникло полное взаимопонимание. Далее работа шла на абсолютном доверии. Возник удивительный тандем актера с режиссером.
– После таких солидных работ в кино, наверно, посыпались предложения?
– К сожалению, нет. «Сад» Овчарова прошел скромно. А «Две женщины» Глаголевой выйдут только поздней осенью. По условиям нашего проката фильм в России показывают только после его участия на западных фестивалях. Ничего каверзнее придумать было невозможно. Так что с этим фильмом все еще впереди.
– Ты принадлежишь к остро чувствующим современным людям. Наверное, поэтому в экстраординарном театре «Особняк» делаешь совершенно неожиданные вещи. Сочинила и сыграла спектакль по роману Пелевина «Священная книга оборотня». Наверно, ты и классику воспринимаешь по-своему, в гуще нынешних событий?
– На съемках у Глаголевой я вдруг поняла, что из прошлой жизни. Поэтому для меня платья XIX века – это как моя кожа. Мне в них хорошо, комфортно, сексуально. А поскольку съемки шли непрерывно, то от этого времени я получила полный кайф. Искусство я не разделяю на классическое и современное. Ведь текст произносят люди, и все зависит от уровня сознания. Любая классика может звучать современно, а современная история стать классикой.
– В 2006 году у тебя начался новый период в твоей творческой жизни: «имени Баргмана». В «Особняке» вы вместе поставили и сыграли отличный спектакль «Жан и Беатрис». Затем в «Таком театре» сделали «Каина» и «Иванова», где ты была не только сорежиссером, но и сыграла главные роли. А за режиссуру «Иванов» был номинировался на «Золотую маску». А через час ты выйдешь на сцену своего театра, где Баргман стал уже главным режиссером и поставил «Графомана» по Володину. Круг замкнулся? У тебя с Баргманом – мощный бэкграунд. Ты – в его команде.
– Мы с Сашей друг друга уже понимаем с полуслова, и я выполняю те задачи, которые он ставит передо мной как актрисой. Он, в отличие от некоторых режиссеров, любит актеров, доверяет им, и всегда работает в связке с командой, идет от людей. Это прекрасное качество.
– Ты играешь сложную, не очень многословную роль жены главного героя. Как ты для себя сформулировала, что ты хочешь выразить в этой роли?
– Хочу сыграть историю любви – как миф, как архетип. Я уже в том возрасте, когда способна оценить, что такое любовь, сохранение отношений, кризис среднего возраста и т.д. Пьеса об этом. У мужчины есть потребность высказывания, а мое дело – создать пространство, в котором оживут высказывания. Мне радостно, что это получилось, черт возьми, здесь.
– Да, здорово, что все сложилось на этом спектакле. Говоря о работе на большой сцене, справедливости ради стоило бы упомянуть работу с другим Александром – Морфовым. Ты играешь Миранду в его «Буре», «Сне в летнюю ночь». Ты успела оценить структуру морфовского языка?
– Морфов пригласил меня репетировать Шекспира, после того как увидел «Жан и Беатрис». Тут как-то все переплелось, и случайности сложились в одну большую закономерность. Баргман, собственно, и вышел из Морфова. Он его заразил, втолкнул в режиссуру. И Морфов, и Баргман, и Сережа Бызгу – люди одной группы крови. Надеюсь, я тоже. Такой стиль чувствования, подачи текста мне понятен и близок.
– В твоей жизни был период, когда ты сама читала много пьес, выбирая что-то для самостоятельной работы. Ты же и открыла зрителю «Жана и Беатрис». Есть ли сегодня самостоятельные идеи? Возможно, что ты вдруг подойдешь к Баргману и предложишь делать пьесу, в которую влюбилась…
– В нашем братстве я привыкла делиться с ним своими «открытиями». Если что-нибудь нарою, почему не поделиться... Я считаю, что все решать должен мужчина. После сорока это особенно понимаешь. Единственное, чего я хочу сейчас, – быть ведомой. Я хочу, чтобы тот, с кем я работаю, был больше, чем я. Хочу скорости – выше скорости света. Тогда будет интересно.
– На мой взгляд, в «Графомане» тебе здесь повезло с главным партнером. Глядя на Бызгу в роли Мокина, я давно не переживала таких глубоких чувств и даже вспомнила любимого Олега Борисова.
– Да, мне очень повезло. Сережа – великий партнер. Мы с ним на сцене впервые вместе. Я в него просто влюбилась. Он – настоящий. И фраза Баргмана о его желании делать «театр для людей» реализовалась на сто процентов.
– Скажи, для тебя лично 70-е годы – это «марсианские хроники» или, может быть, это тоска по чему-то утерянному? Молодежь приходит на спектакли из жизни своих родителей, как на сказку. А володинские герои – идеалисты, мечтатели, потому что сегодня такие понятия, как романтика, душа,– из области фантастики.
– Для меня это тоска о потерянном рае. На самом деле, тот цинизм и холод, которым болен современный мир, не потому, что люди изменились, а потому, что они таким образом пытаются выживать и защищаться. Уверена, что любовь, близость, дружба волнуют каждого. Все тоскуют по тем романтическим временам. Мой 20-летний сын смотрел спектакль, и мой младший, которому 12 лет, тоже смотрел, и попросил никому не рассказывать, что плакал во время действия. Почему? Что его так тронуло? Он увидел в Сереже Бызгу настоящего героя, мужчину, человека, которому он верит. А пацану это надо! Даже жалко, что спектакль 18+. Это должны смотреть 14-летние. И жанр прекрасный – фантасмагория. На этой территории возможно все. И тема маленьких, никому не нужных людей актуальна сегодня, как никогда. Разве мы сегодня не маленькие и никому не нужные? Разве мы не готовы поверить хоть в марсиан – лишь бы прилетели и нас спасли! Баргман прекрасно обыграл придуманную сценографию Гумарова. На первый взгляд – просто зеленые садовые скамейки, а воспринимаются на архетипическом уровне – и луна, и огромные надувные шары, напоминающие парад планет!
Марина ЗАБОЛОТНЯЯ,
«Трибуна», 26 июня 2014