На нынешнем фестивале «Такой театр» показал спектакль по пьесе Кароля Фрешетта «Жан и Беатрис» – грустный, трогательный, оставляющий после себя шлейф размышлений. Главная героиня, Беатрис (ее играет молодая актриса Анна Вартаньян), одержима попыткой найти любовь. Она пишет объявление, в котором обещает щедрое вознаграждение понравившемуся мужчине. Ее гость, Жан (Александр Баргман), называет себя ловцом и думает в первую очередь о хрусте денежных купюр. В какой-то момент маска ловца спадает с его лица, и становится виден человек чувствующий, страдающий, разочаровавшийся. Но двум встретившимся одиночествам не суждено быть вместе. С разговора об этом спектакле, признанном лучшим на «Камерате-2006», и началась наша беседа с Александром Баргманом и Анной Вартаньян.
– «Жан и Беатрис» – история о любви?
Анна: – Скорее, об одиночестве, о попытке найти любовь. Я лично как человек, как актриса и как режиссер ставлю под сомнение существование любви на земле. Такой у меня сейчас период в жизни.
– Может быть, это пройдет?
Анна: – Дело ведь даже не в том, есть с тобой кто-то рядом или нет. Что такое любовь – непонятно.
– В программке написано, что режиссер этого спектакля – Лемер Дело из Франции.
Александр: – На самом деле мы с Аней сами же и поставили этот спектакль. Нам просто захотелось приколоться, тем более что и сама история носит налет нежного мистицизма. И мы решили: пусть у нас будет фантом – режиссер, чье имя переводится как «повелитель воды».
– И на сцене я вижу пустые бутылки от воды.
Александр: – Пустые и полные. Вон тот человек в темноте зала – художник нашего спектакля Николай Чернышев, который все это придумал и воплотил. Сейчас он работает водолеем.
– Ваш театр называется «Такой». Каким прилагательным вы могли бы заменить это местоимение?
Александр: – Если бы я знал это прилагательное, то вынес бы его в название. Но мне сложно что-то подобрать, это именно «такой» театр. Первые наши спектакли звучали иронично, препарировали дурной театр, вскрывали его тайны. Прошло время, мы стали взрослеть, появилась Аня, позвонила – и сегодня «Такой театр» немножко успокоился, слава богу. Теперь мы пытаемся заглянуть в себя, пьеса Кароля Фрешетта как раз дала такой повод.
– Александр, расскажите о ролях, над которыми вы сейчас работаете.
Александр: – Я не работаю сейчас ни над какой ролью, у меня пауза. Я с удовольствием гуляю с сыном, читаю книги. Общаюсь с интересными людьми, выпиваю вкусные напитки.
– Вы в своих интервью практически ничего не рассказываете о жизни вне театра.
Александр: – Потому что это моя жизнь. На то она и личная жизнь, чтобы была только моей. У нас полно кругом прекрасных желтых газет, где многие говорят об этом, а я не хочу.
– Будучи любимцем театральной публики, вы, Александр, практически неизвестны в российской провинции, поскольку мало снимались в кино.
Александр: – Есть, конечно, некое сожаление, но что мне с этим делать? Надо жить и работать дальше.
Анна: – Слава может тебя настигнуть в любом возрасте, не переживай.
Александр: – И Слава, и Петя, и Вадим. Если надо будет, придет, не надо – не придет. Делать какие-то специальные шаги, чтобы завоевывать медийное пространство, я не хочу. Думаю, что огромное количество не менее, а может, и более талантливых артистов, чем те, кто сегодня считаются медийными, живут в Челябинске, в Саратове, во многих других российских городах. Известность – дело случая, удачи, а дальше уже – эксплуатации, и к этому стоит с иронией относиться.
– В вашем послужном списке – почти все роли мирового репертуара: два Гамлета, два Дон-Жуана, Остап Бендер, Тузенбах и Несчастливцев – этот список можно продолжать бесконечно. Все ли образы, созданные на сцене, вы считаете удачными?
Александр: – Далеко не все. Кивает Бог – и складывается спектакль, а значит, и роль. А бывает, что мы с режиссером не попадаем в цель, и тогда начинается традиционный, а то и дурной театр, в котором как бы ты ни играл, ни лез из кожи, это будет неудачно. Я честно отношусь к профессии, но многие мои роли не случились. Всегда считал, что театр – это не здание, а спектакль. В свою очередь, спектакль – это команда, она возникает, когда встречаются люди одной крови.
– А какой из образов близок вам как человеку?
Александр: – Сейчас, это уже не секрет, мы с Аней и художником Николаем Чернышевым начали репетиции чеховского «Иванова». И сегодня этот персонаж мне очень близок. Но это отдельный и грустный разговор, поскольку я сам там играть не буду.
– Будете режиссером?
Александр: – Вместе с Аней, как и в этом спектакле.
– Тянет все-таки вас в профессию режиссера.
Александр: – Может быть, впоследствии мне это занятие надоест. Называйте как хотите – «актерская режиссура» или, может быть, не режиссура вообще. Просто в определенный момент жизни возникает потребность в полнокровном художественном высказывании, в иной степени ответственности за то, что происходит на сцене. Как бы мы ни говорили об артистах, все равно эта профессия зависимая.
– Винтик в большом механизме.
Александр: – Не надо говорить «винтик», потому что он может быть и шпунтиком. Профессия актера подотчетная. А с опытом возникает желание говорить иначе со зрителем, не проходя через барьеры драматурга, режиссера, художников и так далее.
– Но вам, должно быть, не хватает знаний, ведь по образованию вы актер.
Александр: – Таких примеров масса. Возьмите Лоуренса Оливье или Сергея Юрского. Я знаю одного потрясающего швейцарского режиссера, Валентина Россе. Он всякий раз играет главную роль в спектаклях, которые ставит. И это всегда безмерно убедительно.
– Одна из ваших последних актерских работ – доктор Аркадий Ильич в «Бытии N 2». Пьесу написала пациентка психбольницы.
Александр: – Антонина Великанова написала эту пьесу совместно с режиссером и моим другом Иваном Вырыпаевым. У них была переписка, Антонина передавала ему текст, он его корректировал. Ваню я считаю, как бы это помягче сказать: талантливейшим писателем и драматургом, со своей колоссальной болью, внутренним непокоем, который он выплескивает в своих текстах. Работа с ним для меня всегда праздник, польза, отдохновение и труд.
– Известно, что вы давно и серьезно увлекаетесь творчеством Набокова.
Александр: – Это было на третьем курсе, мне было 20 лет, я искал материал для работы по сценической речи. Стал читать Набокова. Я тогда еще ничего не понимал, но почувствовал, что это клетки моей крови. Я стал работать над моноспектаклем «Душекружение». В день первой репетиции был звонок с киностудии, я прошел пробы и сыграл Набокова в кинокартине. Потом был такой удивительный эпизод. Я приехал в Монтре – место, где Набоков жил и был похоронен. Лил жуткий дождь, смотрю – выходит женщина из кондитерской. Я ее спрашиваю, как пройти на кладбище, объяснил ей, что я артист, приехал на гастроли с моноспектаклем и хочу пройти к могиле Владимира Владимировича Набокова. Она говорит: «Я пойду с вами, потому что я – медсестра, на руках которой он умер». Эта женщина была первым человеком в Монтре, с которым я заговорил. И сейчас наше общение с Набоковым продолжается. Зимой мы начинаем репетиции «Защиты Лужина» в театре Комиссаржевской вместе с молодым питерским режиссером Олегом Куликовым. Я принес ему текст, он прочел и утонул в материале с головой.
– В некоторых спектаклях вы играете на гитаре. Поддерживаете ли как-то «гитарную» форму?
Александр: – В 10 лет я стал играть на гитаре, будучи фанатом Высоцкого, на слух подбирал все его песни. С тех пор я поигрываю и по необходимости занимаюсь этим на сцене. Брехтовского поэта Ваала режиссер Александр Морфов увидел как рок-певца. Мы в театре Комиссаржевской создали рок-группу для этого спектакля, и каждый день у нас в течение трех месяцев были четырехчасовые репетиции. Всю музыку мы играем вживую.
– Рок-тусовка ходит на этот спектакль?
Александр: – Нет, не ходит. Рок-музыканты не любят, во-первых, драматический театр и, во-вторых, когда их изображают. Я беседовал на эту тему с одним своим другом, замечательным музыкантом, и он мне признался: «Я уважаю ваши попытки, но никакого отношения к тому, что происходит на самом деле в рок-музыке, этот спектакль не имеет». Роль Ваала я очень люблю, она оказала на меня колоссальное влияние во многих смыслах. Это история про творящего свободного человека. В нем, как в каждом из нас, есть греховные глубины, и он слишком дорого платит за то, что делает. От этого страдают и окружающие, и он сам. Очень честная тема для художника – какой ценой дается свобода в творчестве.
Анна: – Нужно что-то делать с собой, чтобы быть свободным. Это очень сложная, грустная и тяжелая работа – достичь абсолютного одиночества.
– Когда вы ставите спектакль, думаете ли о коммерческом успехе?
Александр: – Не думаем никогда. Как показывает пятилетний опыт, коммерческого успеха «Такой театр» не имеет, хотя у него есть популярность и свои поклонники. Мы еле-еле выживаем и самоокупаемся.
Анна: – И это, черт возьми, наша свобода.
– А помещение у вашего театра есть?
Александр: – Мы арендуем разные площадки. Этот спектакль играем в театре «Особняк» с легкой руки Мити Поднозова, который тоже приезжал к вам на «Камерату».
– Вы не собираетесь остаться в репертуарном театре?
Александр: – Пока не собираюсь. Хочу полетать. Это в тысячу раз тяжелее, но и в тысячу раз легче, поскольку есть возможность выбирать и делать лишь то, что хочешь. С другой стороны, возникает необходимость как-то зарабатывать, что не всегда интересно. Ну да ладно.
– В чем вы черпаете энергию, которую отдаете зрителям?
Александр: – В своих друзьях, коллегах, в любви. Когда ты живешь-живешь, и вдруг оказывается, что у тебя в Швейцарии есть брат по крови. С Аней же нас познакомил сериал «Подлинная история поручика Ржевского». Я считаю, что обретение людей – величайшее счастье.
Олеся Горюк,
«Челябинский рабочий», 10.10.06