www.actors.spb.ru

Всё было готово к пиру…

Зеленый плющ, заключенный в строгую стереометрию боскета, хотел бы виться привольно. Сценография Александра Орлова, великолепная визуально, еще и чрезвычайно семиотична: природа и цивилизация, чувство и разум, страсть и мораль, сентиментализм и классицизм… – верная пластическая формула, выведенная художником, позволяет подставлять множество частных значений. Деревня и город, наконец, потому что жена–то – деревенская, а происходит дело – в Лондоне.

Это Лондон 1670–х, диктатура Кромвеля с ее пуританской идеологической хмурью недавно пала, и все как с цепи сорвались. Передовая молодежь спешит осуществлять пришедшую свободу, понимая ее, в первую очередь, как свободу любить. Наиболее радикальные элементы трактуют ее как свободу трахаться с кем попало, независимо от семейного положения. Такая вот сексуальная революция последней трети XVII века в отдельно взятом королевстве.

Но имеются оттенки. Мистер Фрэнк – это идеалист, лирик, как все лирики, несколько квелый (или так его играет А. Толшин). Мистер Спаркиш – сангвиник, как бы живая иллюстрация к известному положению Маяковского: «тот, кто постоянно весел, тот, конечно, просто глуп». Другие джентльмены все время над ним издеваются, но С. Кузнецов сообщил своему самодовольному персонажу столько обаяния, что глупость его выглядит какой–то милой младенческой хитростью. Флегматический сэр Джеспер Фиджет, сыгранный Б. Улитиным, – образ, исполненный грациозно–нелепого английского юмора, его прямая персонификация.

И есть еще главный теоретик и практик сексуальной революции – мистер Хорнер. Статный силуэт А. Вахи, подчеркнутый роскошными и неоднократно сменяющимися костюмами (последняя работа О. Саваренской), – сама воплощенная тема «про это», прочитываемая нами из любого угла зала, еще до первых слов. Слова А. Ваха произносит с несколько «высоцким» раскатом согласных, что еще более усиливает маскулинное начало. Перед нами настоящий, как говорилось в далеком детстве, «сперматозавр», не лишенный, впрочем, самоиронии и временами очень смешной. В тексте, доставшемся актеру, есть трудные куски – патетические, когда герой, израсходовав на местных требовательных дам весь свой ресурс, рвется прочь из Лондона. На волю, в пампасы!.. или куда там?.. Эти места звучат у А. Вахи довольно декларативно, но если бы в тот миг он взглянул на себя в зеркало, то узнал бы в отражении британского героя времен позднейших. Просто – вылитый Байрон, кидающийся освобождать греков! Сходство изумительное, драгоценное, – но требующее от исполнителя подтверждений психологических.

От В. Сухорукова – по пьесе монастырского знахаря – нельзя оторвать глаз. Категорически нельзя – потому что там все существенно, все наполнено, все подробно прочувствовано и стилистически совершенно.

Замечателен Е. Баранов, играющий в своей комической роли ревнивого мистера Пинчуайфа трагическую невоплотимость семейной утопии.

И – Маджери, его «деревенская жена». Вот она и есть тот зеленый вьюнок, который никак не поддается садовым ножницам. Драматург Уильям Уичерли показал здесь то, что на языке философских категорий именуется «естественный человек». То, между прочим, что было важным предметом размышлений его современника и тоже оксфордского выпускника Джона Локка. То, что дальше станет центральной темой искусства не менее чем на полтора столетия – и для просветителей, и для романтиков.

Чтобы играть естество, надо им обладать, иначе не выйдет. Душевная природа Натальи Ткаченко сильная и настоящая. Это было видно еще в гольдониевских «Влюбленных», но там ее своенравная героиня была все время высвечена золотым итальянским солнцем. А здесь – бледный грим, какие–то немыслимые тряпки, которые на нее набрасывают, тесноватый мальчиковый костюм. Иногда – дура дурой. И только световое излучение глаз непрерывно. Как у Наташи Ростовой, которая, помним, «не удостаивала быть умной» и несла порой ахинею, что, мол, не замуж хочет, «а так».

Леонид Дубшан,
Петербургский театральный журнал № 4 [22] 2000 г.