Из пыльного и душного театра, в котором, как в сундучке Карабаса-Барабаса, заперты хорошие актеры, время от времени извлекаемые на свет, чтобы играть одни и те же роли в соответствии с раз и навсегда закрепленным амплуа (голубоволосой «принцессы», печального «пьеро» или злодея «арлекина»), сбежала актриса. Нет, не «хорошая девочка» Мальвина – она по-прежнему примеряет разноцветные платья в пьесах Гольдони, а другая, которая всегда оставалась вне амплуа и, сопротивляясь кукловоду Карабасу, танцевала свой собственный танец. Несколько месяцев назад Наталья Ткаченко ушла из театра Комедии.
Ей не шла пьеса Уичерли «Деревенская жена»: лобовая интрига, цветастые костюмы, кудри, наивные улыбки и романтические поцелуи – для всего этого молоденькая актриса Ткаченко казалась слишком взрослой даже в день премьеры (почти десять лет назад). В ее Марджери было больше от мальчика, задумчиво-грустного, чуть угловатого и непосредственного. Яркие костюмы и колоритные партнеры не затмевали ее, но как-то забивали – цветом, напором, однозначностью и несомненностью своего маскарадного существования. Ткаченко была призраком Марджери, неуловимым и невесомым.
А вот туманная, лишенная внятной структуры, сюжета, да и мысли пьеса Ксении Драгунской «Яблочный вор» оказалась ей впору. Эта полубредовая, мозаичная, прерывистая, как взволнованное дыхание, лирическая история обрела смысл благодаря тому, что роль Ани сыграла Наталья Ткаченко. Собственно, никакой роли там и нет, есть расплывчатый образ некой странной петербурженки – страдающей, ожидающей, рефлексирующей, влюбленной. Делать актрисе в этой роли нечего, но Ткаченко на сцене никогда ничего не делает, даже если производит какое-то физическое действие или от лица героини совершает поступки. Она на сцене – существует. Думает, молчит, вдруг выплескивает надуманное, замирает, вспархивает, смотрит, дышит. Героини Ткаченко на сцене находятся в каком-то непрерывном потоке жизни. И несет этот поток тонкую, подвижную, нервную Аню через спектакль, сталкивая с другими, вполне реальными персонажами. Реальными в своем театральном существовании (про них можно все понять: Сергей Русскин играет виртуозно и смешно, Ксения Каталымова смешна умопомрачительно, но нам ясно, какими средствами это достигается) и достоверными в контексте нашей жизненной действительности: таких Петь и Шурочек мы на Невском у входа в театр наблюдаем десятками. А вот как играет Ткаченко и что за штучка эта странная девушка Аня, понять сложно. Она создание иррациональное, чей-то поэтический бред, а не живая женщина, она, скорее, мечта всех присутствующих мужчин о недоступной, ускользающей идеальной возлюбленной. Пустую оболочку, созданную драматургом, актриса наполнила собой, своей индивидуальностью, умом и утонченной красотой. И то, что героиня Драгунской, даже общаясь, произносит монологи, оказалось как нельзя кстати: Ткаченко в каждой роли ведет непрерывный насыщенный внутренний монолог, иногда его обрывки вырываются и мы можем прислушаться к сложному процессу в душе героини, но отчасти и самой актрисы. Она никогда не растворяется полностью в персонажах, полноценно присутствуя на сцене как некий рассказчик.
В театре «Приют Комедианта», где Ткаченко больше повезло с драматургией, в спектакле «Трамвай "Желание"» она сыграла Стеллу. И Стелла получилась настоящей Бланш. Потому что, как бы ни пытался художник нарядами «заземлить» младшую сестру, она все равно оказалась аристократичнее и элегантнее старшей: Ткаченко умеет носить платье, как умела это делать Бланш Дюбуа. Вообще это редкая актриса, которой надо играть Уильямса, она его природы. В ней есть необходимые для уильямсовских героинь изысканность, утонченность, сексуальность и надлом. Она способна понять этих болезненных, жалких и привлекательных женщин, которые разрываются между двумя мирами: грубой реальностью, в которой им не удержаться, и миром непознанного, прекрасным и жутким одновременно. Почти каждая героиня Ткаченко несет в себе зерно «уильямсовских женщин»: изломанность, иррациональность, потерянность, эротическую притягательность для других и полную отрешенность от своего физического тела. В ней мало от мира сего и много потустороннего холодноватого обаяния, но в роли Стеллы актриса нашла и иные краски, неожиданные для нее. При всей свой «бланшевости» она все-таки именно Стелла, то есть та из двух Дюбуа, которая смогла стать Ковальской. В ней появилась непривычная для персонажей Ткаченко земная, теплая, материнская женственность. «Заземлили» эту Дюбуа не грубые обитатели квартала для эмигрантов, не тяжелая проза жизни, а живительная, страстная, плодоносная любовь.
Потом такую же непривычно земную героиню Ткаченко я увидела в телевизионном фильме «Прииск». Ее Антонина из того же теста, что абрамовская Варвара: она – красивая, здоровая, сильная. Кажется, что даже физически актриса изменилась: обычно почти бесплотная, какая-то звеняще тонкая, она вдруг оказалась статной и полнокровной. Бесследно исчезли рефлексия и отрешенность странной петербургской интеллектуалки, Антонина Ткаченко – хваткая, язвительная, крепко стоящая на ногах и прекрасно в этом мире ориентирующаяся сибирская баба, бесстрашно, с вызовом принявшая «клеймо» гулящая. И только ей ведомо, что бросают ее в объятия первого встречного неизбывная, глубинная женская тоска и одиночество. Антонина, пожалуй, единственная героиня Ткаченко, которая кажется близкой, понятной и вызывает простое бабское и человеческое сочувствие.
Самой убедительной театральной работой Ткаченко стала роль художницы Хез в спектакле «Глубокое синее море» в «Приюте Комедианта». Хез пытается покончить с собой, но не потому, что добродушный «мачо» Фредди (Роман Агеев) ее не любит. В исполнении Ткаченко Хез не истеричка, она мудрая и тонкая женщина, способная подняться над ситуацией, она знает, что Фредди любит ее как может, как умеет. Но не так, как ей это нужно. И вот именно потому Хез пьет таблетки и открывает газ – то, что даже любящие друг друга люди не могут быть вместе, становится для нее неразрешимой трагедийной коллизией.
…Она появляется на сцене еще как актриса, готовящаяся к выходу, и так погружена в себя, что не видит и не слышит: спектакль уже начался. Кажется, что все действие Хез пребывает в этом сосредоточенном раздумье. Она прерывает его только в сценах с Фредди, когда, отбросив сомненья, борется за него. Хез словно постоянно обдумывает ответ на тот самый вопрос, который впоследствии задает ей бывший муж: «Что с тобой происходит?». Именно это и волнует ее: что с ней, когда она пытается покончить с собой? Что с ней происходит, когда она удерживает любовника? Что с ней происходит, когда она отпускает его? Это героиня, способная к глубокому самоанализу, она все время как бы видит себя со стороны, понимает ничтожность своих усилий и непозволительность порывов, но, даже понимая, удержаться от них не может.
Картины, которые пишет Хез, режиссер нам не показал – вместо них пустые рамы, но, глядя на эту загадочную, сомнамбулически блуждающую женщину, вдруг загорающуюся и так же вдруг остывающую, мы понимаем: картины ее наверняка странные, переворачивающие и искажающие действительность, с трудом поддающиеся толкованию. Она сама – сложная и изломанная. Когда бывший муж, солидный и правильный, как классицистский натюрморт, задает вопрос, мучавший ее саму: «Что с тобой?», – она взвивается, начинает метаться, кружиться в безумном танце: «Вот что со мной!» Хез горячо и нервно, как будто ее бьет смертельно опасная лихорадка, рассказывает о любви, которая вдруг ее настигла и перевернула. Эта Хез артистична, язвительна, порывиста, на самом деле это уже и не Хез – это актриса, разыгрывающая то в буффонных, то в трагических красках отдельный спектакль. Ткаченко легко дается это остранение, частная история Хез становится поводом для разговора о том, что такое женщина в любви. Актрисе легко в шумной буффонаде, что придумал режиссер, но так же легко ей и в тихих сценах, где нет никаких аттракционов. Когда Хез по телефону уговаривает Фредди зайти попрощаться, она сдержанна, нет ни слез, ни надрыва в голосе. Только видно, как вздрагивает ее тонкая шея…
Наталья Ткаченко актриса уникальная. Это не оценочная категория, а содержательная: ее трудно сравнить с кем-то, поставить в какой-то контекст. Не потому что она лучше всех, а потому что – другая. Уникальна ее индивидуальность, актерская и человеческая, это тот случай, когда личность актера встает за всеми, даже самыми незначительными персонажами, придавая им своеобразное звучание. Ткаченко – актриса думающая, умная, беспрерывно ищущая. Ей по силам как буффонада, так и драма, как комедия, так и трагедия, но режиссеры, работающие с ней, пока предлагают нам компромиссные варианты, некие эскизы того, что может эта актриса.
Судя по всему, зрелость пойдет Ткаченко, она и так никогда не была инфантильной, но, вероятно, станет еще интереснее и глубже. Уход из театра, в котором она выросла, – поступок закономерный для нее, было бы странно, если бы этот мятущийся, непредсказуемый человек остался в пыльном театрике марионеток. Для театра, из которого сбегает одна из интереснейших актрис, – это диагноз, а для нее – этап взросления.
Виктория Аминова,
Петербургский театральный журнал № 2 [60], апрель 2010 г.