Мартин МакДонах. «Сиротливый запад».
Драматический театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Постановка Виктора Крамера.
Сценография, визуальные образы и объекты – Максим Исаев
До «Сиротливого Запада» пьесы МакДонаха в Питере не шли на больших сценах. Поэтому неудивительно, что даже среди премьерной «продвинутой» публики нашлись неподготовленные, которые бежали из зала после первых пятнадцати минут: концентрация слов «гребаный» и «долбаный» в речи персонажей, видимо, превышала болевой порог зрителя «обычных» спектаклей театра им. Комиссаржевской. Чтобы сразу завершить актуальную нынче тему языка и нового перевода пьесы (переводчиком выступил сам В. Крамер), скажу: текст звучит здорово. Художественно преображенная отборно-витиеватая брань не кажется грязной бытовой руганью – это именно образ «нецензурщины», а не она сама как таковая. Отдельное спасибо за «словарик» в остроумно придуманном буклете. Впрочем, в исключительном остроумии создателей спектакля – Крамера, Исаева, Баргмана, Бызгу, Пьянова – никто и не сомневался.
Без остроумия в пьесе МакДонаха делать нечего. С одним только остроумием – тоже. У этого автора труднее всего попасть в жанр: и недосмеяться – плохо, и пересмеяться. При всех «но» радует в спектакле многое. Прежде всего – дуэт однокурсников, старых товарищей по сцене Александра Баргмана и Сергея Бызгу. Кому как не им играть братьев Конноров, ведь они сами, можно сказать, братья во театре – настолько они настроены друг на друга как партнеры, как два спаянных годами тренировок игрока. Взаимоотношения братьев выстроены как бесконечный каскад номеров, хохм, гэгов, и два исключительных по обаянию и мастерству комедийных актера показывают высший класс игры. Можно описывать долго и с удовольствием все подряд – от безумно смешных костюмов, подобранных на блошином рынке, и причесок до «аксессуаров» (если так можно назвать, например, громадные очки, наполовину заклеенные скотчем, – бог знает, как Баргман играет четыре часа, глядя только одним глазом). Можно рассказать, как в номер превращается поедание чипсов Валеном – Бызгу и наблюдение за этим увлекательным процессом умирающего от зависти Коулмена – Баргмана, или как Коулмен в три приема пытается слезть с двухэтажной кровати… Сорокалетние придурки Конноры – по-прежнему дети, маленькие, глупые, сопливые и одинокие пацаны (это решение подсказывает сценические шутки). В общем, с шутками, юмором, остроумием и клоунадой все в полном порядке. А вот с серьезной частью амбивалентного жанра – как-то, пожалуй, беднее. Конечно, второе действие, в котором поединок братьев переходит из физического плана (потасовки, драки, догонялки и швыряние подушками) в морально-интеллектуальный (если можно так сказать про двух «задолбышей»), актеры играют по-прежнему изобретательно и на совесть. Но до самых страшных глубин пока не докапываются. Выворачивают эти люди свои душонки, выгребают потроха наружу – но все это продолжает напоминать веселую игру, только более нервную и изощренную. А, по-моему, должно стать жутко по-настоящему. Ведь они, и вправду, задевают невероятно болезненные раны друг друга, обнажают самые постыдные уголки памяти.
Денису Пьянову не вполне подходит роль отца Уэлша – исконную линнэйновскую придурковатость этого священника-пьянчуги он воплощает, но странноватую его жертвенность объяснить даже не пытается. Смысл самоубийства, попросту смысл письма, написанного братьям, остается туманным. И не очень ясна в этом случае любовь Герлин (интересный дебют на профессиональной сцене студентки мастерской Г. М. Козлова Марины Даминевой). Ведь эта прикидывающаяся циничной и прожженной девчонка видит в священнике необыкновенную в здешних местах духовную силу (разумеется, она так не формулирует, да и эта самая духовная сила в Уэлше может лишь едва мерцать сквозь самогонные пары, но без такого мерцания образ не складывается).
Не уверена, что элементы шоу – дым, контровой свет, безмолвные интермедии монашек, громкая музыка – органично сочетаются с МакДонахом, у которого так важна атмосфера затхлости, убогости, «сиротливости» места. В Линнэйне все так некрасиво, зачуханно и противно! Может быть, это постановочный канон пермского театра «У моста», который вовсе не обязательно соблюдать, но не покидало ощущение, что пластические экзерсисы монахинь – вставные и чужеродные. Усиление или даже грубоватое внесение библейских мотивов, текстов из Святого писания, превращение сначала Уэлша с доской в Спасителя, несущего крест, а потом Герлин – уж не знаю в кого (в деву Марию, наверное) – это все произвело странное впечатление.
Мягко говоря, тут проблемы вкусовые. Возможно, замысел был в том, чтобы с иронией показать современный религиозный китч, воплощенный, например, в фигурках святых, которых собирает Вален. Но только отстраняющей дистанции я не почувствовала. И финал с возведением алтаря из шкафов и ящиков и вознесением над сценой распятия с прибитым телефонным справочником комментировать пока не готова. Крамер с Исаевым явно перестарались. ТАКОЕ надо спокойно на свежую голову обдумать, а сейчас, когда я пишу эти строки, уже глубокая ночь.
В сухом остатке: роскошная пьеса зазвучала со сцены; два восхитительных артиста начали играть сверхинтересные роли. Начали, потому что процесс их освоения, погружения в них пока что не завершен.
К имени ирландского драматурга давно и накрепко прилепился эпитет «модный» (что отчасти справедливо, если учесть, сколько постановок появилось по одной только «линнэйновской трилогии» в последние годы в России и за ее пределами), но вряд ли Виктора Крамера занимали вопросы театральной конъюнктуры. Хотя, казалось бы: обращение к нашумевшей пьесе, площадка театра, печально известного своей ориентированностью «на массы», приглашение в качестве сценографа успешного «АХЕшника» Максима Исаева, звездный актерский состав – все это обещало очередной «проект-продукт», коммерческое помпезное шоу вроде «Фигаро…» (того же Крамера) в Балтийском доме – тем приятнее было на премьере убедиться в обратном. Почти четыре часа, которые, к слову сказать, пролетели на одном дыхании, с нами говорили на равных о серьезных и глубоких вещах. Что вовсе не отменяет ни яркости театральной формы, ни знаменитого «макдонаховского» юмора…
Пьесу перевели заново, объяснив это желанием подчеркнуть абсурдность диалогов, но это не столь важно – Александр Баргман и Сергей Бызгу, кажется, способны сыграть «как Хармса или Тарантино» практически любой текст. Два великовозрастных инфантила, для которых «замочить» человека за пакет чипсов – плевое дело, в их исполнении – блестящие комики, упивающиеся самим процессом игры («Ну, давай, сделай меня!..»). Они-то и становятся главными героями этой истории. Игра как цель и средство, игра «в братьев», игра в любовь, прощение, смерть… Чем не иллюстрация современного постклассического сознания? Какая разница – человеческая ли жизнь на кону или каталог из супермаркета?
Антагонисту-священнику (Денис Пьянов), как раз убежденному в существовании незыблемых норм, только и остается, что спиваться. Проповеди бессмысленны, критерии размыты, ничего доказать невозможно – и акт самопожертвования ничего не меняет. Актер не боится выглядеть нелепо, свойства его персонажа исчерпываются одним словом – растерянность. А как еще можно себя чувствовать в этом странном черном мире, где тревожно воют сирены, валит дым, где каждый обитает в своей «песочнице» (ящике с игрушками?) и ходит, балансируя, по крышкам молочных бидонов?! Сменится ли разноцветный хаос новой верой – этого ему узнать не суждено.
Блог «Петербургского театрального журнала», 21 апреля 2010