– За последнее время ты ввелась на две главные роли – Береники в спектакле «Фредерик, или Бульвар преступлений» и Изабеллы в «Мере за меру». Чем для тебя отличается работа над ролью при вводе в готовый спектакль от рождения образа в обыкновенном репетиционном процессе?
– Для меня при вводе в спектакль главная проблема – абстрагироваться от эмоций и чувств предыдущей исполнительницы. В спектакле «Фредерик, или Бульвар преступлений» я играла в массовке, и в одной из самых пронзительных дуэтных сцен Береники и Фредерика Леметра находилась рядом с ними. И до сих пор интонация Саши Камчатовой (первой исполнительницы роли Береники – В.Н.) в этой лирической сцене меня просто преследует – я знаю, как я бы сказала и сыграла, я всё чувствую и понимаю, но никак не могу взять «свой» тон. Все другие сцены я уже сделала «своими», и во многом потому, что не видела, не слышала их раньше. Оказывается, я так быстро присваиваю, считываю чужой рисунок – и внешний, и интонационный! Это хорошо для быстрого ввода – чтобы всё выполнить правильно технически, не подвести партнёров, но для полноценного проживания роли – просто беда.
– Любимый Береники Фредерик в финале спектакля публично отказывается от её любви, объявляя о помолвке с другой. Мы, зрители, знаем, что он делает это во благо героини. Но Береника-то этого не знает. Почему она не идёт разбираться с любимым? За любовь нужно бороться? Ты, Лаура, пошла бы в такой ситуации выяснять отношения?
– Нет, не пошла бы. И Береника не пошла. Но это не значит, что она не любила. Я думаю, что в такой момент у женщины нет ни разума, ни даже сердца – есть только эмоция голая, чувство. И ты даже в этот момент не можешь сформулировать для себя, что тебя вот сейчас отвергли, бросили. Есть туман, боль, которая тебя закрывает. Я в такую ситуацию в жизни не попадала. Думаю, что всё ещё зависит от того, на каком этапе отношений происходит разрыв. Береника с Фредериком расстаются на взлёте, когда любовь – это ещё взрыв чувств, эйфория, аффект. Если бы любовь уже вошла в размеренное будничное русло, Береника, глядишь, и захотела бы разобраться в причинах его поступка.
– Для тебя важно, чтобы мотивировки героини были тебе понятны, совпадали с твоими представлениями о жизни? Что ты делаешь, когда поступки героини тебе чужды, кажутся противоестественными?
– В этой ситуации мне очень сложно. Я просто задыхаюсь. До сих пор не могу до конца объяснить себе Изабеллу в спектакле «Приглашение в замок». Несмотря на то, что играть нужно опять же любовь, стремление объясниться с любимым, – в героине, как мне кажется, нет полёта, нет воздуха, все мотивировки какие-то бытовые, приземлённые, она по настроению, по эмоции всё время – жертва, а мне в этом рисунке тесно, неуютно. Единственное место в спектакле, где я всё чувствую, всё понимаю – это сцена с Мессершманом – Сергеем Мигицко, когда мы – девушка, у которой нет ничего, и старик-миллионер, у которого есть всё, пытаемся разобраться, что же является настоящим в жизни. Момент, когда они с удовольствием, в экстазе эмоциональном разорвали деньги, как выясняется – ничего не значащие в подлинной человеческой жизни, и сидят, рыдают, два несчастливых человека – мне очень близок. Ради этой сцены, где я могу сказать зрителям – не продавайтесь, не покупайтесь, будьте самими собой, честными перед собой, – я, можно сказать, и играю «Приглашение в замок».
– Перед другой твоей Изабеллой – в трагикомедии Шекспира «Мера за меру» – стоит глобальный вопрос: до какой грани можно дойти ради спасения близкого человека? В пьесе героиня не соглашается отдать свою честь, невинность ради спасения брата от казни. Ты приветствуешь такой поступок?
– Никто никогда не узнает и не просчитает заранее, как он поступит в пограничной ситуации. Пока в неё не попадёт. Можно рассуждать, взвешивать, предсказывать что угодно, но решение человека может в критической ситуации обернуться абсолютной противоположностью. Так и в пьесе Шекспира. Кто сказал, что Изабелла не спасла бы всё-таки брата ценой своей девичьей чести? То есть для неё – ценой жизни, потому что для девушки, решившей посвятить свою жизнь Богу, уйти в монастырь, такой поступок – это, безусловно, потеря жизни. Герцог в образе священника предлагает хитроумный план спасения в тот момент, когда у Изабеллы состоялся тяжёлый разговор с братом, в котором она сказала – нет, я не могу так поступить со своей жизнью. Но я всё равно чувствую, играю так, что Изабелла могла бы пойти на самопожертвование в самый последний момент.
– Лаура Лаури времён спектакля «Маленькая девочка» (премьера по пьесе Нины Берберовой состоялась в 2001 году, когда Лаура была студенткой второго курса – В.Н.) и сегодняшняя – очень разные?
– Конечно. Меня очень изменило рождение сына.
– Ты почти два года не выходила на сцену. Скучала?
– Наверное, это ужасно звучит для актрисы, но я не скучала. Когда я забеременела, первой мыслью было – какое счастье, мне не нужно будет приходить в театр, играть. Дело в том, что в тот период жизни я дошла до очень тяжёлого, депрессивного эмоционального состояния. Я просто потеряла себя. Наш курс закончил обучение и целиком влился в труппу театра. Началась другая жизнь, к которой я не была готова. Когда мы учились, нас всё время держали в эмоциональном тонусе, напряжении, мы что-то преодолевали, доказывали. Нам прививали, что только в постоянном внутреннем драматизме можно существовать артисту, ты должен быть всё время голым, с обнажёнными нервами, только тогда сможешь выдать на сцене качественный результат. То есть – у тебя должно быть всё плохо, тогда только ты – артист. А я с ужасом думала – а как же быть, если у тебя всё по жизни хорошо? Неужели счастливый человек не может быть хорошим артистом? Я за время обучения стала просто какой-то мазохисткой, насиловала себя. И вот когда я в таком состоянии пришла в труппу, у меня было состояние, что меня просто нет. Я стала чувствовать, что просто вру на сцене, ничего не чувствую. Я не знала – кто я. А мне надо было проживать чужие жизни, что-то говорить зрителям. И замужество, а потом беременность меня просто спасли, как человека, как женщину, как актрису. Я все девять месяцев, пока носила Яшу, а потом – кормила, училась жить свою собственную жизнь. Я была спокойна, не была нервной, капризной, какими бывают беременные дамы, я была совершенно растворена в процессе, просто – созерцала. Длинный путь к себе я прошла, и счастье, что рядом был и есть муж Юра, который старше меня на 15 лет, занимается бизнесом, но обладает творческим, ранимым нутром и гуманитарным сознанием. Его простая и вместе с тем – глубокая жизненная мудрость помогли мне.
– Можно сказать, что роль Ракель в «Испанской балладе» Фейхтвангера пришла к тебе вовремя? Если бы пришла раньше – не было бы такого удивительного гармоничного соединения с героиней?
– Да, если бы я не обрела покой и равновесие, я бы так не смогла сыграть Ракель. Я бы её просто не поняла. А сейчас я совершенно с ней совпадаю по внутренним мотивировкам, и её слова о том, что жизнь даётся человеку для любви, абсолютно мои. Отдать себя любимому человеку, раствориться в нём, жить любовью к нему, к родившемуся ребёнку, ко всему миру. Сейчас для меня главное – тратиться в жизни, отдавать. Отдаваться всему. Я себя больше всего не люблю, просто ненавижу, когда мне – наплевать, когда мне – всё равно. Когда нет отклика в душе никакого, пусть даже негативного, пусть – боли. Когда я – мёртвая. Моя Ракель сумела так прожить свою короткую жизнь, что в ней не было пустоты, бессмыслицы. Думаю, что это и есть настоящее счастье.
Вера Николаева,
«Зрительный ряд» № 4, 1-15 марта 2008 года