Зрителям являют чудо по ирландскому рецепту
Название свежей премьеры «Приюта комедианта» косвенно перекликается с мемуарами Константина Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Режиссер Григорий Дитятковский выпустил спектакль-исповедь «Мой уникальный путь» по пьесе ирландского драматурга Брайана Фрила «Целитель верой», чтобы рассказать, конечно, не о себе лично, а о природе актерства вообще и о том, как к актерам следует относиться, можно ли с ними вступать в отношения – рабочие, дружеские, любовные, супружеские, какие угодно – и что из этого может выйти.
В пьесе некий Фрэнсис Харди, якобы обладающий даром исцеления, «гастролирует» с оздоровительными шоу по городам и весям. Сюжет здесь – повод понять, что позволено лицедею и стоит ли простому смертному приносить ему в жертву свою жизнь.
Дитятковский из породы режиссеров, что копают глубоко и рассуждают всегда всерьез, даром что программка обещает жанр трагикомедии. Да и у Фрила три персонажа весьма иронично существуют в своих откровениях.
Целителя играет сам Дитятковский. Соратницей героя он сделал свою недавнюю выпускницу Дарину Дружину, а роль агента-шоумена досталась неподражаемому Сергею Дрейдену. И если Дрейден с Дитятковским одной крови люди, создавшие вместе целый ряд незабываемых совместных театральных проектов, то Дружина им не вполне «в масть»: играет честно и самоотверженно, но существует проще, прямолинейнее.
Ей в подмогу даются постановочные средства. Балетмейстер Сергей Грицай придумал в самый трагический момент ее рассказа обозначать исполнение ирландского танца с нервным, исступленным стуком каблуками об пол. А художник по свету Евгений Ганзбург предложил на нескольких драматичных сценах с Грэйс направлять на нее сверху белый, как пудра, вертикальный луч, разбавленный тихими хлопьями-крупицами театральных снежинок.
Кульминация каждого из чередующихся монологов героев – фотовспышка с характерным звуком-щелчком. Вообще же оформление спектакля нарочито скупо и лаконично: черное зеркало сцены, два ряда стульев из какого-то затрапезного актового зала, без обивки – так, деревяшки с хлопающими сиденьями, и несколько портретов великих артистов всех времен и народов – от Фрэда Астера до Чарли Чаплина. Суть – в событиях и в том самом актерстве.
Дрейден, на которого хочется смотреть бесконечно, как всегда очаровывает публику с первых секунд и владеет ею безраздельно. Его харизма безмерна, какого бы человека – пусть глупого, коварного, алчного – он ни играл. Именно Дрейден здесь самое выразительное существо, хотя все три героя равноправны и по тексту пьесы, и по тексту спектакля. Но если Фрэнк-Дитятковский и Грэйс-Дружина читают себе монологи всяк в своей манере и в образе – то накаляя страсти, то ерничая, то заигрывая, то страдая, – то Тэдди-Дрейден далдонит вроде бы на одной ноте. Однако чудо именно его актерства таково, что он способен малейшим изменением интонации, градусом улыбки, лишней морщинкой, появившейся у глаз, вспышкой внутренней искорки переменить тон и заставить испугаться или расстроиться тех, кто только что радостно и наивно ему внимал.
Дрейден визуализирует свои рассказы и рассуждения, но не интерактивными, а старыми добрыми театральными средствами: импровизирует с залом и рисует мелом на черных стенках кулис. Он чертит, как школьный учитель, схемы любви и ненависти в попытках объяснить суть актерского организма. Пробует растолковать «как бы это вам попроще...» про то, что с артистами, как с нормальными людьми, нельзя, конечно. А как можно – знает Дрейден. Понимает Дитятковский. Осознала и Дружина (и их персонажи, разумеется, тоже). Попробуйте и вы: к доске не вызовут, но будет немножко больно – и каждого жаль.
Мария Кингисепп,
«Известия», 5 декабря 2011 года