Если бы этот актер превратился в звук, он стал бы звуком «щ-ш-ш» и проглядывал бы из всех «шалить», «шарик», «шебаршить», «шевелиться», «шелестеть», «шептать», «шуметь», «шуршать», «шутить»…
В каком бы спектакле ни предстал – всегда трогательный и смешной. Его роли – мгновения, у которых нет протяженности. Ускользающие блики…
Ростом со взрослого ребенка и очень добрый. Когда он грустен – весь мир вокруг грустит. Когда радостен – само солнце улыбается ему в ответ. Обижен – тянешься утешить его. Словно про него, а не про Мартынова сказал когда-то знаменитый критик: в его игре «проглядывало столько истинного глубокого чувства, что он нам казался нисколько не смешон, хотя и был в высшей степени смешон».
Он мог бы стать гениальным воспитателем самого лучшего в мире детского сада. Посвятил бы детвору во все тайны природы: шум дождя, шелест листвы, ночной шепот птиц… А дети бы его любили: «Такой добрый, ну такой добрый…» Они бы возились все вместе с утра до ночи, запускали воздушного змея, кормили чаек, собирали душистые цветы и мечтали, мечтали… А взрослые страшно бы им завидовали.
Часто возникает ощущение, что он ведет в спектакле двойную игру: словно не актер, а гениальный взрослый ребенок играет с персонажем. И персонаж создает на сцене свой собственный головокружительный театр.
В характере его героев мирно уживаются наивность и хитреца, добродушие и настороженность, открытость и недоверчивость. И некоторая недосказанность, недоговоренность объясняется простым фактом: каждый ребенок, находясь в обществе взрослых, оставляет за собой право на личную тайну.
И потом: «недосказанность» – это свойство великих актеров. А великие комики вообще рождаются раз в столетие.
Скажите, как его зовут?
Через все роли Сергея Бызгу, то пропадая, то вновь всплывая, проходит тема маленького бродяги-мечтателя, немного в духе Чаплина, если бы тот случайно встретился с Мартыновым и Живокини.
Герой, постоянно попадающий в нелепые ситуации. Его талантом на разные выдумки какое-то время пользуются. А потом про него забывают, оставляя в полном одиночестве предаваться бесплотным мечтам…
Таким персонажем предстает актер в лучшем спектакле театра «Фарсы», драматической клоунаде «Фантазии, или Шесть персонажей в ожидании ветра…» (режиссер Виктор Крамер). Запустить в небо воздушного змея – мечта, жаждущая скорейшего воплощения. Но пока ветра нет, мир полон ожидания и томления. Герой усердно мастерит змея, тоскливо слоняется без дела, в надежде выставляя палец в воздухе, и однажды… влюбляется. В грустных думах, понурив голову, он медленно передвигается с ведерком в руке. Бродяге доверили привести в порядок запыленное стекло. И неожиданно от «волшебных» прикосновений его рук рождается чудо – женский силуэт удивительной красоты. Герой медленно, боясь потерять чудесный образ, вырисовывает линии на стекле, зажмуривает глаза, представляя себе что-то невообразимое. Но стоит ему на мгновение отойти, как видение исчезает. Руки тщетно мечутся по стеклу… Мечта испарилась… Нелепый человечек снова остается один.
Способность сотворить на миг чудо и невозможность его удержать – вот суть лирической фантазии. В рамках жанра клоунады Бызгу создает образ трогательный и печальный, полный глубокой философии ребенка.
Прямо противоположными по настроению становятся три острогротесковые роли спектакля, ставшего визитной карточкой театра В.Крамера, «Фарсы, или новые средневековые анекдоты». Здесь проявляется другая – ярко-комическая сторона актерского дарования Бызгу: здесь он – игривая Кумушка в красных штанах, Измученный Подагрой и кокетливая Барынька с веером.
Похоже, весь актерский состав спектакля изображал «любителей-актеров», вышедших на площадь демонстрировать свое искусство. Блестящая актерская техника, повышенная театральность зрелища превратили средневековые анекдоты в настоящий площадной фарс. Зрительскому хохоту не было предела.
Все три маски, представленные Бызгу, – «живчики», игриво и заразительно совершающие свои проделки. Особенно хороша Барынька в бусиках, с нескрываемой радостью изменяющая своему супругу. Ее ужимки и гримаски умилительны. Она полна кокетства и женственности, жеманности и томности. Прикрываясь шляпой с большими полями, взмахивая подолом юбки, она просто млеет от мужского внимания и с трудом сдерживает нахлынувшее желание.
Жанр фарса стал определяющим в творчестве Сергея Бызгу. История появления на свет этого актера весьма символична. Ученик И.Горбачева и С.Сытника, он начинает свою карьеру на сцене Александринского театра, играя трагикомических персонажей русских водевилей, «словно списанных с героев Мартынова, где смех и слезы не отделить». А роль Митрофанушки, вошедшая в репертуар легендарного комика, становится незабываемой и в исполнении комика ХХ века, когда персонаж предстает «шалопаем», «подростком из какой-нибудь ленинградской подворотни»: «Всем известный недоросль из неподвижного тупого увальня… превратился в живого, легкого современного паренька с быстрой реакцией, с умением точно расчесть свою выгоду. И на голубятне он с девушкой, и в доме хорошо знает, за какую ниточку потянуть…» Символично то, что и Мартынова, при всем уважении к его большому таланту, Белинский упрекал в обилии «несносных фарсов». Сегодня действо с остросюжетными комическими ситуациями, полное эксцентрики и буффонады, превращает театр в настоящий праздник. А на фоне во многом нерадостной «окружающей действительности» он кажется еще прелестней.
Ярким примером тому стал спектакль «Вохляки из Голоплеков, или Сонное мечтание» (режиссер Виктор Крамер). Образ кучера Ефрема, «борода лопатой», представленного Бызгу, становится комическим центром спектакля. Актер играет не конкретного тургеневского Ефрема, но, согласно жанровым особенностям фарса, представляет определенный тип русского мужика. Серьезного, во всем верного барину, тугого на ухо, тяжелого на подъем, мастера сказывать небылицы и любителя всхрапнуть. Кажется, его вытащили из недр запыленного русского фольклора. Умопомрачительная ночная история, рассказанная Ефремом своим «попутчикам», – абсурдная страшилка. Рассказчик мгновенно превращается в маленькое лесное существо из русских народных сказок: не то леший, не то Эхо, при виде которого и страшно, и смешно одновременно.
Похрумкивая огурцом, мрачно сверкая в ночи глазами из-под нахмуренных густых бровей, крупно жестикулируя, Ефрем таинственно пересказывает свой сон в «лучших традициях» классической школы декламации: с большими паузами, загадочными интонациями, выразительными немыми оценками. Как шел он ночью по тропинке и увидел… корову. Пригляделся, а это… жена его собственная. Эффект от рассказа последовал тут же: при слове «жена» попутчики истошно заорали.
Эдакая няня-сказочница, на свой манер развлекающая барина.
Таким же затейником выглядит Бызгу в роли Полония («Гамлет». Режиссер Виктор Крамер). Здесь, правда, его старания никому не нужны. Трагифарсовость изначально задается в сцене, когда Полоний, подобно дитяте, забирается на стул и начинает декламировать, пародируя некоего трагического актера, один из самых мрачных сонетов Шекспира «Я смерть зову…», «безжалостно и кощунственно выворачивая его на фарсовую изнанку». В этом эпизоде Полоний, естественно, предвещает свою собственную смерть.
Главный королевский советник одновременно кажется неудачливым актером, немецким сказочником «из другой оперы», вечно спешащим конферансье. Очень живой, шаловливый. То ли ребенок во взрослой одежде, то ли давно выживший из ума старичок. Добродушный, назойливый, участливый, во всем преданный королю, с ребяческой готовностью исполняющий все его поручения.
Но, прежде всего, Полоний – безгранично наивный чувствительный отец, настоящий папа Карло. Бызгу играет определенный тип отцовской любви. Причем тот ее идеальный вариант, который видится глазами ребенка. Ну кто же откажется от папы, жаждущего постоянного праздника, беспричинного веселья, шумного маскарада.
Не случайно в прологе и эпилоге Полоний – толстый, маленький, в детском карнавальном костюмчике (еще колпака не хватает). Разбрасывает цветные лепестки и какие-то бумажки. Всячески стремится кому-то помочь, проявить свое мастерство. Но для окружающих чаще всего выглядит назойливым чудаком. И смерть нелепая.
Стоя перед занавесом спальни Гертруды и слушая, по наказу короля, ее разговор с Гамлетом, Полоний подробно записывает в свою папочку. Он чувствует неудобство и неловкость от всего слышанного. Когда Гамлет пронзает его шпагой, тот неслышно вскрикивает. Из распахнутых рук разлетаются листы.
Умирает перед занавесом, что еще не успел открыться. Конферансье, которому так и не дали сказать своего слова.
Зато в другой роли актер отыграется сполна, одурачивая своими проделками всех вокруг. Во многом благодаря Скапену – Бызгу («Плутни Скапена». Молодежный театр. Режиссер Владимир Ветрогонов) спектакль по Мольеру действительно становится комедией-фарсом. Так же, как и в предыдущих ролях, используя прием игры «театра в театре», Бызгу – Скапен разыгрывает свое отдельное представление, создает мир, в котором действуют его собственные законы.
Для Бызгу, как и для его персонажей, быть на сцене – естественное состояние. Это и есть «легкое дыхание» – «то, чему невозможно научить, что не дается ни школой, ни опытом. Только природой»8.
Скапен мастерски пародирует на разные голоса других персонажей, заигрывает с публикой, подкармливая ее печеньем и, конечно, влюбляется. В воздушную розовую Гиацинту с прической-корабликом на голове. Но чувство его безответно, и Скапену остается только мечтательно вздыхать.
Как только плутни Скапена приводят к счастливой финальной развязке, все уходят веселиться. А про главного героя забывают, и скромный Скапен, сидя в одиночестве на бочонке, тихо ест булочку и подкармливает прилетевших чаек…
И не думайте, что ему будет скучно, напротив – понимать язык природы, беседовать с морской волной или чайкой для Скапена – Бызгу лишний повод приобрести ценное наблюдение, которое опустится в шкатулку впечатлений, так необходимых для этой жизни.
То, насколько творчески Скапен подходит к любому явлению, говорит о его несомненно актерской природе. Впрочем, эта особенность свойственна всем персонажам Бызгу.
Непосредственно тему Актера раскрывает Бызгу в роли Шмаги («Без вины виноватые». «Балтийский дом». Режиссер Владимир Туманов). Это не просто опустившийся неудачник и пьяница, вынужденный клянчить деньги на пропой. Он человек-чудак. И он актер. Может быть, не совсем удачливый, но то, как по-актерски он ведет себя в жизни, покрывает все его человеческие недостатки.
Бызгу существует в спектакле, оставаясь в рамках фарса. Но так как здесь особой «игры» от его персонажа не требуется, актер начинает самостоятельно придумывать театрализованные представления, и Шмага самозабвенно им предается, часто вразрез с основной линией спектакля.
Въезжая в гости к Кручининой на велосипеде в подвыпившем состоянии, молчаливо присутствуя при беседе приезжей актрисы и Незнамова, Шмага устраивает вокруг себя тихий театр. В кармане у него находится «конструкция» из бутылки и стакана. Осторожно опуская туда руку, чтоб никто не заметил, позвякивая стеклом, наливает себе очередную порцию, каждый раз ненавязчиво демонстрируя свои ощущения. Тем самым превращая свое губительное пристрастие в невинную шалость.
При этом герой еще успевает, корча гримасы, сопереживать Незнамову и, заигравшись, начинает его пародировать. А в финале сцены, размахивая в воздухе шляпой, ужимается и нахальничает, выпрашивая деньги у Кручининой. При этом Шмага – актер страдающий, и угрызения совести его тоже мучают. К тому же он страшно сентиментален, и именно это делает образ Шмаги неповторимо трогательным.
На празднике у Кручининой Шмага, сам того не ведая, устраивает пантомимный клоунский спектакль, который вполне мог бы стать самостоятельным сценическим произведением театра «Фарсы». В разгар «веселья» герой буквально выползает из большого белоснежного торта и, едва стоя на ногах, в белом костюме приближается к большой цветочной клумбе. В нем просыпается талант цветовода. Он падает на колени и начинает судорожно вдыхать аромат роз, упиваясь этим запахом. Тут же понимает, что очень хочет спать и, долго укладываясь, сворачивается калачиком, но жуткая икота не отпускает его в мир сна, и тогда Шмага начинает собирать цветы в шляпу, пытаясь создать художественный натюрморт. Цветы не слушаются и выпадают. Шмага не сдается. С упоением продолжает начатое дело. Наконец, ему становится совсем дурно. И тогда шляпу вместе с цветами он пытается натянуть на голову…
Фарс – жанр «короткого дыхания». А кажется – Сергей Бызгу должен дышать глубже. За спиной его чаплинских героев явно маячат «маленькие люди» Гоголя и Достоевского – трогательные, бедные, праведные и лживые… Они ждут часа своего воплощения.
А пока маленький бродяга вынужден тихо вздыхать и мечтать…
Евгения Тоцкая (Кузнецова),
«Петербургский театральный журнал», № 18-19 июнь 1999 г.