Каждый учитель литературы когда-либо имел отношение к детскому самодеятельному творчеству: готовил вечера, ставил спектакли, которые становились продолжением его уроков. Занималась этим и я…
Но вот уже три года, как я преподаю в школе, ученики которой составляют ядро театра-класса «Унисон», руководимого актерами Сергеем Бызгу, Андреем Шимко и Ольгой Карленко. В коллективе занимаются также ученики других школ и малыши из школы раннего развития Дворца творчества юных. Три года я не без ревности слежу за работами этого театра и размышляю над тем, что же он дает моим детям. Новый спектакль, показанный весной, позволил мне наконец уяснить для себя педагогическую концепцию, которую осуществляют (может быть, бессознательно) его руководители.
Называется спектакль «Летят по небу шарики…». О чем он? Обо всем. О детстве, юности, любви, старости, смерти.
Спектакль длится два часа и состоит из сцен, соединенных так же произвольно и так же закономерно, как события человеческой жизни. Лейтмотив его – суетливое движение толпы: темные плащи, черные зонты, портфели, кошелки. Сумрачные лица, торопливая походка. Наша с вами жизнь. Но в этой толпе происходят встречи и расставания, над ней взмывают вверх то бабочки, то воздушные шарики, то мыльные пузыри, то бумажный кораблик. Эти светлые силы любви, способные возвысить и спасти, приходят из детства.
Вот проходят, останавливаясь перед зеркалом, сперва маленькая девочка с косичками, потом девочка-подросток, потом красивая молодая женщина и, наконец, старушка в платке. Сколько угловатой застенчивости в этой старушке, словно стесняющейся того, что ее все еще тянет посмотреться в зеркало. Что она там увидит? Конечно, мы, сидящие в зале, уже просчитали этот ход, и все же он оказывается пронзительным и неожиданным в деталях. Да, в зеркале она, конечно, видит ту самую маленькую девочку с косичками, повторяющую ее движения… Или нет? Неожиданность в том, что движения старушки чуть отстают от девочки в зеркале, то есть отражением, повторяющим чужое действие, становится она. Но вот девочка берет в руки косички, поднимает их над головой… Старушка виновато разводит руками: у нее уже нет косичек. Но девочка снимает с нее платок – и мы видим, что они есть. Сняты платок и очки, отложены в сторону авоськи, наконец, сдернут неловко сидящий темный плащ. И вот тут происходит нечто, от чего по спине у зрителей пробегают мурашки. Распрямляется выпущенная из-под плаща на свободу белоснежная балетная пачка, взмывают вверх руки-крылья, «старушка» превращается в балетного лебедя, поднимается на пуанты и уплывает, уплывает сквозь толпу людей в темных плащах, деловито спешащих мимо. А там, за зеркалом, с тихой нежностью смотрят ей вслед и машут руками девочка с косичками, девочка-подросток и красивая молодая женщина…
Можно было бы много написать о высоком уровне сценографии, музыкального сопровождения спектакля. Но есть в нем нечто гораздо более важное: дети. И не их блестящая игра (хотя одно то, как держатся на огромной сцене пятилетние малыши, вызывает восхищение), а то, что они могут пережить это: всю сладость и горечь любви и жизни, весь этот путь от детской коляски до белокрылого взлета души над сумрачной толпой, души, оставляющей на земле жалкий комочек старушечьей одежды. Можно наиграть стариковскую походку или детскую наивность, но нельзя, невозможно наиграть ту нежность к детям и старикам, ту любовь и доброту, которые царят на сцене среди актеров в возрасте от пяти до пятнадцати. И это, пожалуй, главный результат спектакля.
…Вот возвращается домой солдат, в смерть которого поверили все, кроме его жены. Удивительно, как без слов, одной пластикой создают юные артисты то напряжение, в котором существуют в этот момент он и она – желая и боясь подойти друг к другу, прикоснуться. Но к отцу подбегают маленькие дети, забираются к нему на колени. Чтобы остаться наедине с женой, он затевает для детей игру в прятки. Маленькие, мастерские черточки эти мгновенно поднимают эпизод за грань банальности. Но главное, что делает этот эпизод запоминающимся, – это та нежность по отношению к малышам, те не просто мужские, а истинно отцовские чувства, которые так искренни и безграничны в этом четырнадцатилетнем мальчике.
А как трогательны, как пронзительно сыграны старички и старушки, несущие в себе свое детство, свою юность, свою старую любовь!
Конечно, после спектакля невольно возникают и сомнения. Правы ли режиссеры, делающие спектакль, смысл которого дети – те, кто в зале, те, кто на сцене, – не в силах понять?
Читая интервью с Сергеем Бызгу в «Театральном Петербурге», я поняла, что действует он совершенно сознательно: «Главным комплиментом для меня был момент, когда приходили родители моих учеников и говорили: «Вы делаете спектакль не для детей, а для взрослых, для нас, потому что, сидя в зале, зрители плачут и смеются над тем, что, может быть, не понимают сами дети». Но не становятся ли тогда дети в руках режиссера просто марионетками? Ведь высший смысл спектакля достигается, как в кино, искусством монтажа. Однако насколько осознанно дети играют свой спектакль? Как учитель я думала прежде всего об этом, оставляя за скобками высокий профессиональный уровень спектакля.
Сомнения мучили меня еще с предыдущего спектакля – «Играем Шекспира», в котором исполнители (не все из них читали шекспировские пьесы) явно не владели тем объемом художественной и философской информации, который вложил в спектакль режиссер.
Но при всей спорности позиции руководителей театра трудно опровергнуть их, глядя в глаза юных актеров. Не понимая, может быть, всего, каждый из них вкладывает себя в свою сцену, свою ситуацию и проживает ее искренне. И та школа чувств, которую он проходит, важна и необходима.
А потом? Подумалось: дети приходят в ТЮЗ, где для них играют взрослые. Но почему не может быть наоборот? Пусть взрослые придут в театр, в котором для них играют дети. Как многому могут они научиться в нем!
Инна ШОЛПО, учитель литературы школы «Унисон»,
«Учительская газета», №38 от 16 сентября 2003 г.