«Бесконечный апрель». Я. Пулинович.
Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Иван Латышев.
Я не умею слагать дифирамбы. От меня сложно ждать тех эмоций, которые обычно бьют через край в статьях про бенефисные спектакли заслуженных, народных, любимцев публики – с перечислением заслуг и превосходными степенями. Нет, это не значит, что градус моей любви ниже. Я просто не люблю играть в поддавки. Тем более, когда актер и сам не собирается в них играть. Это, знаете ли, чувствуется с первой секунды его существования на сцене. Собственно, это и делает актера выдающимся, личностью, эпохой. Когда с первой секунды происходит погружение, когда существование «от» и «до» забирает, несмотря на обстоятельства, здоровье, возраст. Когда внутри одной истории всегда существует еще и внутренняя история – актерская, личная, и она наполняет, надстраивает даже не самый выдающийся материал таким образом, что ты считываешь его судьбу – того человека, который стоит на сцене. Это тот исключительный момент, когда театр и актер предлагают тебе опыт встречи с тем, что предстоит каждому. Момент встречи его старости с твоей молодостью. Его прозрения – с твоей пока еще невинностью. И когда подобная встреча случается, ты за этот опыт благодаришь – отдельно. Эта встреча, мне кажется, и состоялась в спектакле «Бесконечный апрель», где народный артист России Ефим Каменецкий в канун своего юбилея – своих восьмидесяти лет! – проводит полтора часа на сцене, проходя по лабиринту времен, ведя свою очень точно сыгранную тему.
Текст Ярославы Пулинович «Бесконечный апрель» не кажется самым удачным для этого автора. На первый взгляд, он похож на сочинение старшеклассницы, которая учила советскую историю по книгам Людмилы Улицкой. В небольшой пьесе, действие которой начинается еще в послереволюционное время, рассказана история четырех поколений одной семьи. И здесь мы встречаем все стереотипы и шаблоны постсоветской литературы: ленинградская коммуналка, в которую превращена квартира мальчика Вени и его мамы, конфликт простолюдинов и интеллигентов, вечный страх ареста, неравный брак «простой» девочки и мальчика «из хорошей семьи», тема еврейства и блокады, квартирный вопрос и советский дефицит, опоэтизированная бытовуха и т. д.
Иван Латышев, вошедший в эту работу в качестве режиссера, смог совершить настоящее чудо. Он с актерами сочиняет поэтический, красивый, печальный, где-то смешной, очень ансамблевый спектакль. Он шьет по основе пьесы, выводя тонкие узоры, укрупняя одни темы и приглушая другие, иронизируя над социальным и классовым конфликтом, везде обнаруживая скрытую боль и растерянность маленького человека перед жизнью, «что оказалась длинной»…
На сцене в центре – накрытая серым полиэтиленом мебель. Это комната в старинном петербургском доме с высокими потолками. Из нее пытается сбежать небольшого роста сухонький седой старик. Это Веня. Он почти забрался на лестницу, но тут в дверях, высвеченная теплым, нездешним светом, появляется очень красивая женщина в дореволюционной строгой блузе кремового цвета, с кружевом и воротником-стоечкой, с ниткой жемчуга на шее. Это мать Вени (Ольга Арикова). Она зовет его – и голос ее, весь образ наполнен, напоен любовью к сыну. «Веня! Веня! Зайди, милый!», а в глазах – слезы и отсвет любви. Голос старика в ответ – тихий, срывающийся, капризный: «Я не хочу домой, мама!» Это такая любовная перекличка в пространстве памяти – старик откликается на голос молодой матери… Вот мама нежно объясняет своему сыну, что в их квартире теперь будут жить другие люди, вот она впервые сталкивается с другим «классом» – девчонкой Галей – и стоически выдерживает набег племени «варваров», стараясь полюбить эту девочку. Она предлагает конфету, и Галя, не веря, сначала осторожно берет из баночки монпансье одну, облизывает, проглатывает, зажмурившись от удовольствия, облизывает по очереди пальцы, а потом, смотря исподлобья на эту «тлю интеллихентную», протягивает руку и сгребает из банки целую горсть конфет. Затем мать Вени вынуждена забрать у больного сына апельсин, чтобы поделить его, а потом «подарить» девочке самое дорогое, что у нее есть – нитку жемчуга. И здесь актриса играет «последнюю доблесть» – отдавать с улыбкой, королевским жестом – играет ту особенную стать, которой никогда не будет у Гали, ее дочерей и внучек.
Ефиму Каменецкому (Веня), Маргарите Бычковой, которая играет его дочь Любу, и Ольге Белявской (Галина – девочка из коммуналки, потом – жена Вени) пришлось найти особый способ существования, так как они играют героев в детстве, в зрелом возрасте и в старости. Образ детства задается буквально несколькими штрихами. Вот Галя в школьном синем платье, с воинственными, отрывистыми движениями и интонациями, чуть более укрупненными, становится женщиной, уезжающей к любовнику, но та нитка жемчуга, которую девочка Галя присвоила себе, обрамляет и теперь ее шею, и детская улыбка, короткая стрижка – словно отсвет той, довоенной, девочки. Эту нитку жемчуга потом, после смерти Гали, повесят на зеркало. Так Маргарита Бычкова, играющая большую, неповоротливую 12-летнюю девочку в отвратительных коричневых рейтузах с мокрым пятном сзади, придет в квартиру к своему дряхлому больному отцу советской теткой в сером пальто – не доброй, не злой, у которой лишь однажды прольется – пробьется бабье – «муж бросил меня», а потом – снова о метрах, квартирах, дочке… Прекрасная характерная актриса, здесь она чуть приглушает свою характерность, не раскрашивая, существуя в очень тонкой, легкой интонации, которая присуща всему спектаклю.
Вениамин Ефима Каменецкого – главный свидетель, это по его воспоминаниям, по его жизни мы путешествуем сквозь время. С первой минуты он играет своего Веню, как рано состарившегося ребенка, он удивительным, непостижимым образом смыкает младость и старость, играет старика, который так и не вырос, не прожил большую жизнь, навсегда оставшись в плену детских страхов и потерь. Эту тему актер и режиссер и делают основной, она пронизывает каждый эпизод всей истории. Тонкий голос – старика ли, ребенка – становится то капризным, то просящим, и он всегда бормочет стихи. Вот он начинает бредить Пушкиным, и мать тревожно прикладывает ладонь к его лбу. Вот он тихо, как будто про себя, читает: «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел…» – и сам себе усмехается – а он-то не блажен, он не был молод, он не созрел… Эти моменты играются не скорбно, а с иронией, вопросом, недоумением – как, почему? Все время продолжается внутренний диалог. Он словно захвачен одним, одним вопросом – почему мама сказала ему, ребенку, что кухарки Кати, 15-летней девочки, в которую он был влюблен совсем мальчиком и которая была для него – вселенной, не было, почему он жил, как человек, лишенный памяти?.. Он путешествует обратно, вглубь своей жизни, чтобы понять, что он пропустил. А пропустил – жизнь, беременность дочери, жену, которую вроде бы любил, или нет. Даже случайная встреча в поезде оборачивается фарсом. Вот он долго-долго рассказывает случайной попутчице (чудесно сыгранной Еленой Андреевой) о точках в пространстве, которые лишены эмоциональной окраски, о бросившей его жене, ложится рядом с ней – молодой, смущенной, раскрасневшейся, и через минуту, прощаясь, трусливо повторяет: «Поезд остановился, стоянка сокращена, я тебя провожу», отрывает ее руки от своей шеи, боясь, что она сейчас не сойдет в своей Туле, а поедет с ним, эта чужая, ненужная ему женщина.
«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» Он сам выносит себе приговор: «Я буду умирать долго… прожил жизнь так, что мог бы и не жить». И в конце спектакля, когда мать, закольцовывая начало и финал, в проеме двери опять зовет своего мальчика Веню с собой, из этой комнаты, из долгой болезни, из этой по-дурацки прожитой жизни, – Веня не хочет. Он карабкается на лестницу и читает нам пастернаковское:
«Когда б я знал, что так бывает,
когда пускался на дебют…»
И это стихотворение удивительным образом вбирает в себя все смыслы спектакля, его интонации. К финалу перед нами не Веня, а Ефим Каменецкий, который очень просто и очень сильно читает эту вещь, потому что какие-то слова можно произнести, лишь пройдя весь путь от начала и до конца: «Но старость – это Рим, который взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез»… Этот спектакль дышит – и искусством, и судьбой. И за это – спасибо.
Елена Строгалева, Блог «Петербургского театрального журнала», 5 июня 2015